28.06.2010
28 июня в Вене состоялось открытие выставки картин Мэрилина Мэнсона, озаглавленной «Генеалогии боли». Наряду с работами Мэнсона, в зале представлено творчество знаменитого кинорежиссера Дэвида Линча. В день открытия Мэнсон дал интервью куратору галереи — Гарольду Матту, где рассказал о биполярности, технике акварели и знакомстве с Дэвидом Линчем.
28 июня 2010 г.
Вена, Австрия.
ГМ: Ты широко известен как музыкант и, насколько мне известно, ты начал заниматься живописью еще раньше, параллельно остальной карьере. Так, что объединяет музыканта с художником, автором визуального творчества, и в чем ты видишь значительные различия?
ММ: Оглядываясь на записи, которые я делал в прошлом, я думаю, они всегда были в моей голове отчасти как фильмы или рассказы, визуально и лирически. Когда я оглядываюсь на свои старые тексты – они были очень визуалистичны, как если бы они были в сценарии… как в сценарии Альфреда Хичкока. Альфред Хичкок писал очень визуалистичные сценарии с минимумом диалогов. Когда я начал рисовать, я, возможно, узнал больше о том, как по-другому создавать музыку. Так что лично для меня одно дополняло другое в качестве способа выражения. Думаю, иногда я, конечно, пытался разделить их, потому что хотел заслужить уважение, как художник, просто как художник. Я не хотел, чтобы это имело отношение к людям, которые знают меня как Мэрилина Мэнсона и, я думаю, эта выставка обозначает очень важную часть моей художественной карьеры. Это вдохновляет меня, потому что я делаю новую запись и теперь хочу скрестить обе этих границы, где они больше не разъединены, и не стеснены в том, что находятся врозь. Мне было неловко их объединять, потому что я не хотел, чтобы это выглядело как хобби.
ГМ: Я нахожу в этом неотъемлемую сущность, которую ты рассматриваешь, некую тематику, которая основана на чем-то вроде повести зла, где присутствуют боль, страх. И, когда я смотрю на твою работу, у меня создается ощущение, что это важная часть истории зла. Так что тебя интересует в этом аспекте жизни, который важен для всех нас?
ММ: Если посмотреть на сказки, мультфильмы, детские рассказы, Библию, или любое другое произведение, злодей всегда был более привлекательным персонажем с более человеческими качествами – персонаж, с которым меня гораздо легче сопоставить, чем с героем, который почти недостижим и нереалистичен. Я думаю, герой очень лицемерен в большинстве рассказов, поэтому любой художник всегда идентифицируется с тем, что статусом-кво определяется негативно. Негатив всегда зависит от того, чье это мнение. Добро и Зло – это два слова, это часть человека, и в человеке есть оба, и если в тебе их нет – ты не полноценная душа. Думаю, люди часто заблуждаются, принимая меня за нигилиста, потому что они думают, что меня ничто не волнует, или за атеиста, потому что я не верю в бога. Я думаю, то, во что я верю – это, что бог синоним искусства, созидание действительно определяет человеческое стремление найти определение бога; Библия – основная ссылка к созиданию. Художник превносит что-то в мир, создает вещи, с которыми люди сопостовляют себя. Кто-то их возненавидит, кто-то будет их любить, но ты что-то превнес в мир. Иронично, что есть политики и религиозные лидеры, которые отбирают что-то у мира, прикрываясь книгой, которая предлагает обратное. Поэтому у меня всегда вызывало злость лицемерие в Америке, но я поменял свое мнение – жаловаться на лицемерие не так важно и эффективно, как быть художником, вдобавок оставаться позитивным. Кто-то видит в этом извращение, негатив, мрачность, но все это искусство.
ГМ: Эта биполярность между добром и злом, в некотором смысле между светом и тьмой, моралью и аморальностью, также отражена в твоем имени – Мэрилин Мэнсон. Мэрилин Монро – мечта, американская мечта, и Мэнсон – кошмар. Было ли это также причиной тому, почему ты соединил эти два имени?
ММ: Это определенно то, почему я соединил их вместе. Люди, выросшие в Америке, приывкли называть Мэрилин Монро просто «Мэрилин», а Чарльза Мэнсона – просто «Мэнсон». Так что было много разных причин, это было магическое слово, когда я сопоставил их вместе, как Абракадабру. Я также думаю, это становится очень странным, когда говоришь о биполярности; безусловно, это психиатрический термин в Америке, который я, вероятно, применял к себе не раз. У меня очень твердые убеждения насчет психиатрии, кто-то меня уже до этого сегодня спрашивал об этом. Психология — это одно… понимание человеческого разума, но, я думаю, попытка диагностировать разум художника может уничтожить его сущность, так как без демонов и ангелов, что существуют в твоей голове, ты не можешь быть художником. Есть элемент, суть которого в том, что, будучи художником, ты всегда будешь истязаем муками, люди это так и воспринимают. Но я научился не мучаться, как художник я к этому привык, я просто стараюсь больше создавать хорошие ощущения, чем плохие. Процесс творения, я думаю, приводит к тому, что ты чувствуешь себя хорошо. Когда на твоей душе есть какие-то муки, и ты можешь выразить их и выпустить наружу – это всегда что-то, что заставляет чувствовать себя лучше, чувствовать себя личностью. Когда ты не можешь… всегда есть времена, когда ты не можешь написать песню или написать картину – это моменты, когда я ощущаю муки. Когда люди думают, что я испытываю муки, создавая искусство, я вовсе не мучаюсь, я чувствую себя удовлетворенным.
ГМ: Акварель – твоя любимая техника, ты любишь с ней работать, почему?
ММ: С ней я отождествляюсь в первую очередь и в основном. Думаю, я начинал с чернил, и любил чернила, потому что они очень черно-белые, но я чувствовал, что мне необходимо добавить цвета. По большей части мне нравилось как они впитываются в бумагу. Я рисую на полу, стоя на коленях, я не могу рисовать на поднятом холсте, потому что он растечется. Некоторые я ставил прямо и позволял стекать, но это было сделано намеренно. Я люблю акварель, потому что она пятнает вещи, это мне очень близко. В этом есть что-то родственное – я сижу и смотрю, как вода высыхает, как она движется, растекается, в то же время я борюсь с двумя своими кошками, которые любят вбегать и выбегать из комнаты. В этом есть взаимоотношения, я люблю тишину, и я рисую в последние часы перед восходом солнца, когда я наиболее креативен.
ГМ: То, как ты используешь акварели, дарит тебе что-то неуловимое, более безмолвное, более чувствительное. Когда я смотрел на них, у меня сложилось ощущение, что ты видишь тему некоторым меланхолическим, некоторым романтическим образом.
ММ: Я бы сказал они очень романтичны, сами по себе эти слова иногда понимаются странно. Для меня романтичный – это мрачный, фатальный, это все эти вещи. В большинстве случаев я люблю использовать широкую палитру, та, что я использую, одна из моих любимых – это оловянный набор Alice in Wonderland, он очень старомоден. У него большой спектр и много пастельных цветов, что нехарактерно для тем, которые я выбираю. Мне нравится вместо черно-белых резких теней использовать цвета. На самом деле, у меня нет объяснения моей технике, также и то, что я не знаю как я пришел к этой технике. Я рисую что-нибудь, отхожу и делаю его снимок — так я могу видеть глубину. Это мой единственный способ создания объема, потому что, когда ты рисуешь на коленях, при формате около 3 футов в длину, трудно передать перспективу. Сейчас я использую мой iPhone, так проще, но у меня были Polaroid’ы, пока они не перестали выпускать их.
ГМ: Последний вопрос о твоих отношениях с Дэвидом Линчем и работах Линча, его ранними видео, которые представлены здесь наряду с твоими акварелями. Что тебя очаровывает, когда ты смотришь на Дэвида Линча. Думаю, ты даже играл в его фильме…
ММ: «Шоссе в Никуда», да.
ГМ: …«Шоссе в Никуда». А если посмотреть на это с художественной точки зрения?
ММ: Что ж, с художественной точки зрения он всегда был недооценен, как автор инсталляций, художник, или кто-либо, кто вкладывает свое искусство куда-то еще, кроме фильмов. Как в просто кинорежиссере я видел нем безграничное вдохновение художника. «Синий Бархат» был первым фильмом, который я связывал с собой эмоционально. Я думал, что он был вне цветовой палитры, использование светочувствительной пленки, комбинация сексуальности и насилия, звук, крупные планы, с точки зрения киноискусства он просто замечателен. Когда мне довелось его встретить, он был очень необычным парнем, думаю, он скажет обо мне то же, я уверен.
ГМ: Да, он говорил. Что ж, ты доволен шоу и комбинацией?
ММ: Для меня не может быть большего комплимента, чем быть наравне с кем-то, кто является огромным вдохновением для меня, как он. Я думаю, он не поддается объяснению как художник. Я имею в виду, он достойный внимания режиссер, но он необъясним… я чувствую, он может делать что угодно. Когда я впервые пришел к нему домой, к огромной двери была прибита туша, он был в процессе создания и он показал ее мне. Я был просто поражен общей атмосферой — мухи, вино, которое мы пили на его обеденном столе. Это было как-будто посреди какого-то причудливого фильма о Среднем Западе, и мы пили вино, не было кондиционера, было очень жарко, мухи жужжали вокруг туши. Я думал: «Это Дэвид Линч, это прекрасно».
ГМ: Я думаю люди, которые придут увидеть шоу будут тоже поражены, когда увидят вас обоих. Большое тебе спасибо.
ММ: Спасибо вам.
Перевод: Paranoic.